Каталог статей

Самыми любимыми поэтами Нинели Александровны были Лермонтов и Цветаева. У Марины Цветаевой есть небольшое прозаическое произведение под названием «Мой Пушкин». Я, не мудрствуя лукаво, решила воспользоваться аналогией. Но аналогия тут же и заканчивается. На качество изложения она никоим образом не распространяется. В своих воспоминаниях я старалась, в основном, говорить о человеческих качествах Нинели Александровны, хотя иногда не могла удержаться, чтобы не сказать о своём субъективном восприятии её творчества, ведь личность поэта и его поэзия неразделимы. О поэзии Н.А. Мордовиной пишутся научные работы, по её творчеству проводятся научные конференции. Я убеждена, что это только необходимое начало предстоящего научного подхода к глубокому изучению и исследованию феномена Нинели Мордовиной.

Галина Ефремова 
Астрахань, 25.12. 2006г.

«Переходить в иное измеренье Настанет час»… 
     Нинель Мордовина

Нинель Александровна Мордовина. Шесть лет прошло с того часа, как перешла она «в иное измеренье». Шесть лет. На второй день Рождества Христова. В этот же день два века назад ушла с Земли на Небеса другая великая душа: Николай Алексеевич Некрасов. Именно с его стихов началась моя любовь к поэзии, он был самым первым поэтом, кого я в детстве осознанно полюбила. Потом сердцем моим завладели и другие: А.С. Пушкин, П. Корнель, А.А. Фет, А.К. Толстой, С.А. Есенин, Ш. Бодлер, А.А. Ахматова, М.И. Цветаева, Л.И. Болеславский. Нинели Александровне Мордовиной принадлежит в моём сердце особое место, ведь мне выпало счастье быть знакомой с нею лично, бывать у неё в доме и принимать её в своём. Она стала мне и Другом и Учителем.

Трудно сейчас припомнить, когда я впервые познакомилась со стихами Нинели Александровны, мне теперь кажется, что они являются частью меня и были со мной всегда. Помню лишь, что было это в юности, что они мне сразу понравились, и мне всё время хотелось хотя бы взглянуть на неё: какая она, Мордовина? И однажды я её увидела. В день рождения А.С. Пушкина у памятника собрались наши астраханские поэты. Они произносили речи, читали и пушкинские стихи, и свои собственные. Их было много, но мне запомнилась только Мордовина, и смотрела я только на неё. Она была красива, женственна, и в ней чувствовалась какая-то особенная сила, сегодня я бы сказала, энергия. И неподдельная доброта. Она угадывалась во всём: в её глазах, голосе, в мягких движениях прекраснейших рук. Я стояла далеко от неё, в людской толпе, но мне казалось, что я чувствую исходящее от неё тепло, и мне хотелось смотреть и смотреть, слушать и слушать.

Один раз увидев, забыть её было нельзя, и вскоре я увидела её вновь. На этот раз на Больших Исадах, в очереди за мясом. В то время я ещё не знала, что воспитала она пятеро детей: «Пусть недоесть, пусть недоспать, на пятеро окликнут: «Мать!». Мы уже давно забыли, что такое долгое, многочасовое стояние в очередях. А тогда… Помню только, что подумалось: «Этой небожительнице живётся так же тяжко, как и всем нам, простым советским людям». С тех пор стихи её стали мне ещё дороже, и я верила каждому её слову. Не у всех поэтов не расходится оно с делом. Была у меня в юности одна подруга, писавшая красивые стихи. В них она писала одно, а в жизни поступала по-другому, иногда прямо наоборот тому, о чём писала.

Обе студентки инъяза, влюблённые в далёкий Париж и родную Астрахань, мы частенько забавлялись тем, что проводили полушутливые параллели: Успенский собор по красоте своей не уступает Собору Парижской Богоматери, телевизионная вышка издалека похожа на Эйфелеву башню, а Сена с её знаменитыми мостами не многим шире нашего Кутума и т.д. И только для великой Эдит Пиаф сравнения не находилось. Подобной певицы не было и не будет не только в Астрахани, но и во всём мире. Теперь я могу сказать другое: как не представляю я себе Парижа без Эдит Пиаф, я не мыслю Астрахани без Нинели Мордовиной. Именно она воспела Астрахань как никто другой. Воспела её улицы и улочки, астраханцев и астраханочек, Ахтубу и Волгу, и степь, и раскаты, и Баскунчак, и «моречко» Каспийское. Мощно и торжественно звучал её поэтический голос. Радостью и гордостью переполнялось сердце за любимый город, родимый край, его уникальную природу. Трудно сейчас себе представить, что Нинель Александровна родилась и выросла совсем в других краях. Астрахань стала её второй, настоящей родиной. Только астраханка до мозга костей могла сказать так: «Солнце сонным золотым сазаном медленно вплывает в синеву»…, «Когда нагонит воду в култуки весенняя, ознобная моряна, и в них заплещет, словно лещ икряный, луна»…, «Недоеденная дыня – над курганами луна»… «Мне в гортанных песнях казахов слышен ветра степного лёт»…,«Река блестит, как рыбья чешуя»…, «Здесь даже звёзды кажутся сигналами ночных судов, вплывающих в затон»… или: «Астрахань…Имя – тайна, слитое не случайно из звезды и цветка»…

«Тебе нравятся стихи Нинели Мордовиной?» – как-то спросила я у той своей подруги. «Не все» – был уклончивый ответ. «Что именно тебе не нравится?» – ревниво настаивала я. «Ну…, например…: «И над водой голубою – мосты». Вода в Кутуме не голубая». Я тогда не нашла, что ответить (не люблю, да и не умею спорить), хотя внутренне с ней не согласилась, считая, что поэт имеет право на своё особенное видение мира. И только гораздо позже, одним ясным безоблачным днём взглянула я на родной Кутум и замерла: в зеркальной глади воды отражалось голубое небо, и вода в реке была голубая! А Нинель Александровна сама, видимо, не была довольна этой строчкой. В её последнем поэтическом сборнике «Избранное» (2003 г.) я с радостным удивлением прочла: «И над водой кружевные мосты»…

Нинели Александровне, как и всем большим поэтам, была присуща огромная требовательность к своему творчеству. В её архиве осталось множество хороших неизданных стихотворений, тщательно отбирая стихи для публикаций, она подходила к своим творениям с особо строгими мерками. И над уже опубликованными стихотворениями продолжала она работать, править ранее напечатанное. Так, например, в стихотворении «Характер», которое впервые появилось в самом первом её сборнике «Синяя птица», а затем в сборнике «Ахтуба», она существенно изменила концовку, и в последующих сборниках: «Степная пристань» и др.стихотворение это заканчивается иначе. А вот другое стихотворение, в сборниках «Земное небо» и «Ахтуба» оно начинается со слов: «Опять какой-то круг вокруг меня…» и заканчивается: «Я слышала, что есть такие кони, – Агонией уходят от погони». В сборнике же «Избранное» первая строчка звучит так: «Погони дух преследует меня…», а в конце Нинель Александровна добавляет лишь две фразы, но каких!: «Одним рывком за горизонт уйду – Познавшей бег не жить на поводу!». И уж не счесть мелких поправок (одно, два слова), рядовому читателю, быть может, не заметных, но для Нинели Александровны не было мелочей в стремлении к совершенству. Особенно мне дорога поправка такая: «Построй мне дом – обыкновенный самый. И пусть в нём будут без икон углы…» («Земное небо»). В более позднем издании «Ахтуба» это стихотворение начинается так: «Построй мне дом среди столетних сосен, где вереска лиловая пыльца…». И вот окончательный вариант: «Построй мне дом обыкновенный самый. И пусть в нём будут все светлы углы…» («Избранное»)«Без икон углы…» было написано ещё тогда, когда была она, по её собственным словам, атеисткой. Встреча с выдающимся мыслителем и религиозным деятелем ХХ века Александром Менем кардинально изменила её мировоззрение. Мне думается, что переход от атеизма к глубокой вере совершился в ней вполне закономерно и довольно безболезненно, т.к. в глубине души Нинель Александровна была к нему уже давно готова, имея блестящую эрудицию, высокую духовность, истинную доброту сердца, чистую совесть, большую ответственность и великую любовь ко всему сущему. Духовные зёрна, посеянные А. Менем, нашли благодатную почву. Фотография А. Меня всегда висела над её письменным столом. Нинель Александровна очень любила вспоминать о знакомстве с ним, о беседах, которые они вели. Говоря о нём, Нинель Александровна светлела, озаряясь неземной улыбкой, и становилась в этот миг ещё красивее. И называла она его всегда не иначе, как «отец Александр Мень». А мне хочется поведать о том, как удалось мне познакомиться с нею.

В юности я была девушкой закомплексованной и о знакомстве с ней даже и не мечтала. Покупала сборники стихотворений, с нетерпением ждала появления в газете «Волга» её новых стихов и статей на темы нравственности и морали. Я их тщательно вырезала из газеты и складывала в отдельную папку. Я была уже женщиной семейной, счастливой в браке и материнстве: трое желанных, долгожданных, любимейших детей, когда вышел в свет сборник «Быть добру» (Волгоград – 1986), Помню, как носила этот сборничек повсюду: дома, в транспорте, на работе, как читала и неоднократно перечитывала наиболее понравившиеся стихотворения, непроизвольно запоминая наизусть, как хотелось прочесть их каждому знакомому и незнакомому человеку, как мысленно беседовала я с ней по каждому стихотворению. Именно с этого времени я стала мечтать… Но по-прежнему мешала всё та же неуверенность в себе: она – известный поэт, интереснейшая личность, а я? Что даст ей общение со мной? Так шли годы, росли мои дети, росла моя любовь к творчеству Нинели Александровны, росло моё желание личного с нею знакомства.

И, наконец, моя мечта сбылась. К этому времени я уже прошла большую часть своего жизненного и духовного пути, состоялась как женщина, мать, специалист в своей профессии. Всю жизнь я шла к этой встрече! Позвонил наш давний знакомый, художник Ю.А. Лебедев и пригласил в свою мастерскую на импровизированное торжество по случаю открытия его персональной выставки в Картинной галерее. Сказал, что будут известные в нашем городе журналисты и художники, близкие друзья и, зная моё увлечение поэзией Нинели Александровны, особо подчеркнул, что будет Мордовина.

Этот день сохранился в моей памяти ярко и отчётливо: 12 января 1998 года. Помню, как я старательно одевалась и причёсывалась, наносила макияж, придирчиво оглядывала костюм мужа, тщательно подбирая к нему галстук, как волновалась, чтобы не опоздать, как мы выбирали цветы и бежали по заснеженным улицам, боясь, как бы на морозе не замёрзли нежные лепестки. И вот, наконец, долгожданный момент: хозяин мастерской и собравшиеся гости встречают прибывшую Мордовину. Она была по-прежнему красивой и статной, по-прежнему прекрасны были её руки с неизменным безукоризненным маникюром, пышны и густы волосы, тёмные, с благородной сединой, французы сказали бы "sel et poivre” (соль и перец). На вид ей можно было дать не более шестидесяти, хотя к тому времени строки: «Подумаешь: семьдесят лет! Весомо годочков количество…» были ею уже написаны. Я, волнуясь, преподнесла ей свой букет и сказала, что много лет люблю и ценю её творчество. Нинель Александровна приняла и цветы, и комплименты с доброй благодарной улыбкой, просто и с достоинством.

Юрий Алексеевич пригласил всех к столу, и я по счастливой случайности оказалась сидящей рядом с Нинелью Александровной. Началось традиционное застолье с заздравными речами и поздравлениями юбиляра. Я предложила тост за здоровье Нинели Александровны, ещё раз выразив ей своё восхищение её поэтическим даром. Тост мой был дружно поддержан, и праздник продолжался. Произносились поздравительные речи, звучали стихи, говорили о живописи, музыке, поэзии, одним словом, в художественной мастерской царил тот дух, который рождается всегда, когда собираются вместе творческие люди. Постепенно и естественно внимание присутствующих перешло от виновника торжества к Нинели Александровне. Она была центром внимания. Она была душою общества. Она «правила бал». С ней оказалось на удивление легко и просто разговаривать. В ней была та самая гениальная простота, которая говорит о величии души и дорогого стоит. Мне казалось, что мы уже давно друг друга знаем, что мы по-настоящему близкие и родные люди.

Прощаясь, она пригласила меня к себе, дала свой адрес и телефон. Я была и обрадована, и поражена: как, совершенно незнакомого человека, – сразу пригласить в дом? Да, не пустые слова, эти её строки:

Обманута сто раз, я всё же верю 
И вновь обману открываю двери, 
Пытаясь отогреться возле льда.

Нет, Нинель Александровна, – повторяла я про себя, – не обман и не лёд принесу я Вам, а своё горячее любящее сердце. С этого дня Нинель Александровна стала для меня очень родным и дорогим человеком, и я уже не знаю, кого люблю больше: Мордовину – Поэта или Мордовину – Человека. Я, разумеется, сразу же воспользовалась её приглашением, и скоро наше знакомство переросло в тесную дружбу. Конечно, чаще я приходила к ней, нежели она ко мне, тем не менее я могу с гордостью сказать, что стены нашего дома помнят Нинель Мордовину.

Каждый визит Нинели Александровны был настоящим праздником для всей нашей семьи. Мы к нему радостно готовились: наводили чистоту, накрывали стол белой скатертью, пекли пироги. К первому её приходу в наш дом мы с доченькой решили приготовить для Нинели Александровны небольшой сюрприз. Расскажу об этом подробнее. Моей Лизаньке было лет около пяти, когда она начала твердить мне о том, что хочет летать, что ощущает крылья за спиной, видит себя летящей во сне. Я тогда записала её в ансамбль детского классического танца «Ручеёк», а дома ставила на проигрыватель пластинку с той или иной балетной музыкой и подсказывала, как выразить в танце стремление к полёту. Лет в тринадцать она начала рисовать. На больших ватманских листах рисовала себя то парящей в небесах с большими белыми крыльями и длинными красными волосами, развевающимися, как огонь на ветру, то сидящей на облаке в огромном звёздном небе, то танцующей, то мечтающей посреди полевых цветов. Лучшие свои рисунки она развесила на стенках своей комнаты, и я вдруг ощутила, что оказалась в мире мордовинской поэзии. Всё время хотелось прочесть то одну строчку, то другую:

В том измереньи я была – собой:
Звонкоголосой, быстролётной птицей…

Пусть не птицы, не ангелы мы – 
В нас живёт ощущенье полёта: 
Вдохновенья мажорная нота 
Ввысь ведёт из обыденной тьмы.

Крылья… Взлёты… Простор и – воля!

Рисунки Лизы не были иллюстрациями к стихам Нинели Александровны, ведь к тому времени стихов Мордовиной она ещё не читала. Это было то самое «Родство» двух крылатых душ:

Сходство душ – вот подарок редкий
И почти забытый уже, 
Говорили недаром предки: 
– Не по крови брат – по душе…

Тогда я вручила Лизе сборник стихотворений Н.А. Мордовиной и посоветовала прочесть. Она сразу приняла их в своё пылкое юное сердце. С тех пор прошло много лет. Елизавета Ефремова является сейчас актрисой московского театра «МЕЛ», и в её артистическом багаже есть музыкально-поэтическая программа на стихи Нинели Мордовиной. Она называется: «Из другого измеренья птица». Это своеобразный синтез классической музыки, танца, декламации и актёрской игры.

Но я вернусь к тому сюрпризу, о котором хотела рассказать. Он состоял в том, что мы решили назвать каждый лизин рисунок строчкой из стихотворений Нинели Александровны. Так под рисунками появились названия: «Я праздную свободу быть собой», «Я – не человек, а из другого измеренья птица…», «И неба виденье в кромешной тьме…», «Не женщина – богиня в час игры, сошедшая на землю для забавы…», «Любимый мой! Когда б ты знал, какие нежности задуманы…»

Наш сюрприз удался на славу. Чувствовалось, что мы по-настоящему порадовали нашу Нинель Александровну. Показывая свой последний, ещё не завершённый рисунок, Лиза сказала: «А это я ещё не знаю, как назвать». На рисунке было изображено столкновение в небе двух крылатых существ: светловолосой, похожей на ангела девушки и злой тёмнокрылой хищницы с длинными когтями на конечностях. Нинель Александровна обрадовано воскликнула: «Я только что написала похожее стихотворение!» Через несколько дней Нинель Александровна подарила Лизе собственноручно напечатанное на пишущей машинке стихотворение с автографом и надписью: Лизоньке. Оно называлось «Выбор» и начиналось словами: «Серый ангел за плечом дышит в душу горячо…» Закончив свой рисунок, Лиза назвала его строчкой из этого стихотворения: «С тьмой сражаться не страшись!». Только через пять лет будет оно опубликовано в сборнике «Избранное».

А в тот вечер, когда мы уже выходили, чтобы проводить Нинель Александровну до дома, последовал ещё один сюрприз, который я и сама не ожидала: наш старший сын Миша вдруг подбежал к Нинели Александровне и звонко поцеловал её в щёку. Я даже растерялась, дивясь тому, как это мой шестнадцатилетний сыночек по собственной инициативе поцеловал женщину, которую видел впервые. Я взглянула на Нинель Александровну, не зная, как она на это отреагирует, и заметила, что она буквально просияла от этого полудетского поцелуя. Сердцем своим я поняла, как её поэтическая душа была чувствительна к знакам внимания подрастающего поколения, ради которого она жила и творила.

Есть у Н.А. Мордовиной стихотворение, перечитывая которое я всякий раз вспоминаю один эпизод, связанный с нашим младшим сыном Ильёй. Было это лет двадцать назад. Мы тогда жили в маленьком старом деревянном доме без удобств, доставшемся мне по наследству от бабушки. Илюшке тогда было годика три, а старшим близнецам – около пяти. Пришли мы всей семьёй в гости к моим родителям. Ходили мы к ним довольно редко, чтобы не слишком надоедать и только тогда, когда совсем уж не было денег, и в доме заканчивались все продукты. Родители только что завершили ремонт в своей трёхкомнатной кооперативной квартире, наклеили новые обои. После нашей домашней тесноты детям было где разгуляться, и они весело бегали из комнаты в комнату. Мы, занятые взрослыми разговорами, не сразу заметили, что дети притихли, а когда заглянули в одну из комнат, было уже поздно: Илюшка с карандашом в руке старательно что-то выводил на новых бабушкиных обоях. Было много «охов» и «ахов», ругали и Илюшку, и старших детей, и нам, родителям, досталось за то, что не доглядели. Потом нас всё-таки покормили. Наш молодой здоровый аппетит пострадал от родительской брани лишь отчасти.

Когда мы оделись, чтобы уйти, бабушка присела перед Илюшкой: «Дай мне твою ручку…» Тот доверчиво протянул ей ручонку. Я оцепенела, предчувствуя, что сейчас произойдёт. Бабушка несколько раз ударила его по руке, повторяя: «Будешь ещё на стенках рисовать? Будешь?» Илюшка удивлённо и растерянно смотрел на неё. Он даже не заплакал. Мы никогда не били и не шлёпали своих детей. Может быть, поэтому они росли послушными и добролюбивыми. Двадцать лет прошло с тех пор. Илюша этого совсем не помнит, а я вспоминаю часто, особенно когда перечитываю у Нинели Александровны:

На стене рисует радугу 
Внук – художник и поэт. 
И забыв, что «жмёт» давление, 
Крылья пробует душа: 
Всех сомнений разрешением 
Мне рисунок малыша! 
Всё, что грезилось, оправдано,
Ведь не для меня одной 
Внук рисует чудо-радугу, – 
Красоту Земли родной. 
Быть Земле всегда счастливою –
Говорит примета мне: 
К счастью – радуга над нивами, 
К счастью – даже на стене!

Если детям моим не повезло с бабушкой, мне самой повезло несказанно. На протяжении трёх счастливейших лет приходила я к Нинели Александровне, заранее зная, что радость встречи будет обоюдной. Нинель Александровна всегда была искренне рада всем, с кем она дружила и кого любила. Она сразу вела на кухню, к тому знаменитому самовару, у которого в разные годы перепило чаю столько интересных личностей, принадлежащих к самым различным творческим профессиям.

Чаепитие было непременным ритуалом, предшествующим вкушению пищи духовной, и мне не терпелось как можно скорее к нему перейти. Я была на седьмом небе от одной только мысли, что, может быть, первая слышу только что созданные произведения. Иногда я просила разрешения переписать особо понравившиеся стихи из её длинной «амбарной книги», и она благосклонно разрешала. От стихов беседа плавно переходила на другие темы. Нинель Александровна рассказывала о своём детстве, о «войною украденной» молодости, о любви, что «как гроза гремела, сверкала неистово»… Мы говорили о войне в Чечне и о бессмертии души, о растущей бездуховности в обществе и о неистребимой тяге человека к прекрасному, о театре, классической музыке, балете. Нинель Александровна рассказывала, как в юношеские годы училась в балетной школе при Большом театре в Москве. У нас оказались общие понятия о проблемах воспитания и образования, о значении понимания и осознания истинной Красоты для роста человеческого духа. О чём мы только ни говорили, даже об американских фильмах, в которых она находила что-то для себя интересное. Мне же нравилось в них только то, как часто американцы говорят друг другу: "I love you”, а мы стесняемся лишний раз сказать человеку доброе слово. Я не стеснялась. При каждой встрече и расставании, обнимая и целуя Нинель Александровну, я говорила: «Я люблю Вас», и она неизменно отвечала: «И я тебя люблю». Этой же фразой завершался каждый наш телефонный разговор. Нинель Александровна звала меня Галочкой, она говорила мне: «девочка моя…» (родная мама так меня никогда не называла). «Ну, какая же я девочка», – смущённо протестовала я,– «мне уже пятьдесят лет…» – «Для меня ты девочка, ты же ровесница моему старшему сыну…». «Девочка моя…» – так меня теперь уже никто никогда не назовёт.

В 1999 году у Нинели Александровны, известной своим неиссякаемым оптимизмом, появилось множество грустных стихов. Это был год, когда на предприятиях задерживали зарплату, пенсионерам месяцами не выплачивали пенсии. Для Нинели Александровны, пережившей в военные годы и голод, и нужду, вновь наступили нелёгкие дни. В один из таких дней пришла я к Нинели Александровне, преодолевая стыд и неловкость от сознания своей вины в том, что ничем существенным не могу ей помочь: дети ещё учились, я не работала, муж уже несколько месяцев не получал зарплату, и надо было как-то прокормить три растущие организма, требующие ежедневной пищи.

Нинель Александровна встретила меня по обыкновению приветливо, как всегда сразу повела на кухню и, наливая мне тарелку ароматного супа, похвалилась, что какая-то добрая душа угостила её необычайно вкусным горохом. Горох и вправду был отменный: крупный, спелый, с легко отшелушивающейся кожицей. Я мысленно поблагодарила Бога, за то, что не оставил Он Нинель Александровну в трудный час, послал ей от щедрот Своих и помолилась в душе за ту женщину, через которую Он их ей послал. Наконец, вкусный суп был съеден, сладкий чай выпит, и настало время стихов. Только на этот раз стихи в большинстве своём были горькими. Особенно мне запомнились два. Первое начиналось: «Пусты и кошелёк, и холодильник…», второе заканчивалось: «И оптимизм мой сдох».

Когда я собралась домой, Нинель Александровна протянула мне целлофановый пакет с горохом: «На, возьми, сваришь детям». Я не посмела обидеть её отказом, зная, что наивысшая радость для неё – поделиться последним. Бережно несла я домой драгоценный дар, а на глаза всё время наворачивались слёзы.

На следующий день я позвонила ей по телефону и прочла следующее:

Сказали Вы, что оптимизм Ваш сдох
И на прощанье дали мне горох, 
И я того гороху наварила 
И всё своё семейство накормила. 
Суп музыкальный – чудо из чудес. 
Сдох оптимизм Ваш, ну а мой – воскрес.

Нинель Александровна от души посмеялась, у неё всегда было отличное чувство юмора, а я утешала себя тем, что смогла её хоть немного позабавить. В той ситуации, в которой мы все тогда оказались, юмор был особенно необходим.

Однажды я просидела у Нинели Александровны чрезвычайно долго. У её квартиры было такое мистическое свойство: время летело в ней во много раз быстрее обычного. Выхожу на улицу. Темно. Бегу на автобусную остановку. На улице ни души, а у меня на душе светло и радостно. Это ещё одно мистическое свойство квартиры Нинели Александровны. Из неё выходишь, как из Божьего храма после причастия. Стою на остановке. Ни автобуса, ни маршрутки. Взять такси? Мну в руках последние деньги: жалко. Наконец, решаюсь, останавливаю частника, сажусь. Водитель любопытствует, где это я так допоздна засиделась? Не без гордости отвечаю, что была в гостях у Нинели Мордовиной. Водитель улыбается: «Знаю. Мне нравятся её стихи». И тогда я начинаю наизусть читать самые любимые: «Как в Астрахани ночи хороши…», «Память вышила шелками…», «Дожди идут, как чужаки…», «Пела пеночка упоённо…», и так до самого дома. Открываю сумочку, чтобы расплатиться. Водитель останавливает: «Ничего не надо. Спасибо за стихи». Бегу домой, бросаюсь к телефону: «Нинель Александровна! Я сейчас за поездку расплатилась Вашими стихами!» – «Как это?» Рассказываю подробности.

«Пусть слава мне не осенила лба…» – написала как-то о себе Нинель Александровна. Я уверена, что всероссийская слава её ещё впереди, а вот в нашем городе она была и известна, и любима. У Игоря Кобзева есть небольшое стихотворение, в котором один московский сапожник говорит: «Я сразу Вас узнал, Есенин, с Вас ни копейки не возьму!» Заканчивается это стихотворение следующим образом:

Нет, слава – не цветы, не снимки,
А честь, когда признал народ, 
Когда сдаёшь в ремонт ботинки, 
А мастер денег не берёт.

К поэзии Мордовиной можно обращаться как к Священному Писанию. Точно так же, как, перечитывая Библию в разные жизненные периоды, начинаешь понимать то, что раньше было не доступно, так и, прикасаясь к мордовинским стихам на разном уровне сознания, открываешь для себя те стихотворения, на которые душа прежде не откликнулась. Помню, в молодости меня больше прельщали стихи о любви: «Забыть не хватит силы – неугасим огонь…», «Не гони коня к моему двору…», «Любовь моя, иголочка в стогу…». Не менее чувствительна была я и к поэтическому восприятию природы: «…Белое облако встало у дома. Остановись! – Это вишня цветёт…», «…И только радуга вдали – зелёная и золотая». Природа у Мордовиной не просто красива. Она одухотворена, т.е. живая, имеющая душу и потому обладающая всеми человеческими качествами: « …Смотри: река ракиту зазвала и на листочках новеньких гадает», «…А тонкий прутик вырваться надеется – такое ж непослушное дитя…»,

Камень, от степной жары звеня,
Просит солнце: 
– Не жалей огня!
…………………………………… 
Я хочу почувствовать ожог. 
Я от безразличья изнемог. 
Расколи бесчувственность мою, 
За мгновенье 
вечность отдаю!

Особое внимание всегда уделяла я стихам, воспевающим человеческий труд. В полифонической поэзии Н.А. Мордовиной гимн труду звучит мощно и величественно:

Восходит солнце – День обрядом древним Благословлён для доброго труда.

Будьте же благословенны руки 
Женщины, готовящей айран!

Я сейчас не берусь перечислить все рабочие профессии, обладателям которых Нинель Александровна посвятила огромное количество великолепных стихов. Это и рыбаки, и строители, и колхозники, и корабелы. Нинель Александровна удивительным образом могла увидеть романтику там, где бы обывательский взгляд её не заметил. Никогда не перестану восхищаться стихотворением «Крановщица»:

Небо – рядом: потрогать хочется 
Белых чаек, кричащих что-то. 
Крановщица сейчас, как лётчица – 
Высоту ей дарит работа.

Очень нравится мне стихотворение «Дорога». Читаешь – будто фильм смотришь: вот усталые озябшие поэты в стареньком автобусе возвращаются в город из какого-то дальнего села после очередного выступления перед колхозниками. За окнами темно. Льёт проливной дождь, и от этого дорога становится ещё хуже: одни кочки да колдобины. Бедным поэтам не до разговоров: скорей бы добраться до дома. И вдруг водитель начинает говорить им о том, как любит он свою работу, и эту вот дорогу, про которую никто из них не догадался ни стихотворение написать, ни доброе слово сказать:

– А я дороге отдаю 
Всю душу и полжизни – тоже. 
Со мной спешит она в поля, 
Об урожае беспокоясь. 
И нам раскрыта вся земля, 
И травы кланяются – в пояс. 
Она приводит гостя в дом, 
Несёт друзей далёких вести, 
И человеческим трудом 
Полна, как сердце доброй песней. –

Далее следует подкупающее признание:

В ту ночь поэтом был шофёр, 
А мы сконфуженно молчали.

Чем старше становишься, тем больше привлекает не только художественная, но и философская ценность произведений. Иными глазами перечитываю я теперь многие знакомые стихи: «Камень», «Раковина», «Два голоса», «Непостижимость» и т.д. И всё растёт и растёт количество особенно любимых стихов, которыми хочется, как хлебом насущным, поделиться с ближним – послушайте: «Шёпот звёзд и шорохи листьев…»

А потом снова возвращаюсь к стихам о любви. Ведь Нинель Александровна – это само воплощение Любви. Она умела любить, как никто другой, страстно и самозабвенно: «Не отдам тебя! Не отдам…», «Не ревную… Просто трудно, просто очень трудно жить…», «Счастливой улыбки не прячу: ты – есть! Остальное не в счёт.»

И мне под осень суждена 
Случайных наших встреч улыбка… 
Цвети, мой сад, пускай ошибка, 
Но гениальная она!

Она умела не только любить. Она могла найти в себе силы расстаться с любимым, уйти первой, порвать отношения, если чувствовала: надо!

Даже самой малой фальши 
Не хочу прощать, любя. 
И всё дальше, дальше, дальше 
Путь уводит – от тебя.

Отказываюсь навсегда – сама! 
Что полглотка? Я притерпелась к зною….

Она уходила, унося в душе боль, а не зло, она продолжала любить, но теперь уже издалека, она уходила ради того, чтобы спасти свою любовь от пошлости мелких ссор и обид:

Не в первый раз мне, губы искусав, 
Заставить сердце одолеть обиду, 
Друзьям своим не подавая виду 
И на любовь не предъявляя прав: 
Пусть будет так. С разлуками сдружилась 
И научилась мужеству души.

Она сохранила свою любовь до последних дней. Её возлюбленный жил в её сердце, в её памяти, она часто встречалась с ним в своих сновиденьях:

Я живу в заколдованном сне,
У таинственной силы во власти,

И всё явственней кажется мне,
Что таким и случается счастье: 
Никогда не расстаться с тобой – 
Говорить, обнимать, целоваться… 
Этот сон мне подарен судьбой 
И не хочет душа просыпаться!

До последних дней она жила любовью и писала о любви. Её поэтические строки о любви ёмки и афористичны: «…Обманет или не обманет, Любовь – она всегда права…», «…Помни: в мире, где столько сомненья, человеку нельзя без любви».

«Мне без любви и жизнь мертва», «Любовь жива, а с ней и я жива!»,«Любовь остаётся, и вечность – за мной», «Через боль земных потрясений мне на свет Любви до конца».

Ранние сборники Нинели Мордовиной давно уже стали библиографической редкостью. Многие стихотворения из них, не вошедшие в более поздние сборники, остались известны лишь небольшому кругу счастливчиков. К таким стихотворениям относится

БАКЕН

Солнце – западу в западню.
Сумрак стёр рыжину заката. 
И на смену ясному дню 
Вечер в тучах идёт лохматых. 
Затянуло – темно… черно. 
Только бакен огненной точкой, 
Якорями вцепившись в дно,
Спорит с волнами в одиночку. 
Мне бы так же стоять всегда, 
Не страшась ни ночи, ни ветра, 
Чтобы мой огонь, как звезда, 
Людям путь указывал верный.

В другом своём стихотворении она писала так:

Одним светить, 
Другим тянуться к свету, 
А третьим создавать его дано.

Нинель Александровна была из когорты третьих. Она светила собственным неповторимым светом. Не перестают к нему тянуться сердца жаждущие Красоты и Мудрости.

Предметом моей постоянной гордости является поэтический сборник Нинели Мордовиной с символическим названием «Свет Любви» и авторской надписью: «Галочке – весь свет моей любви».

Неугасимый Огонь её великого сердца, пылающего Любовью к Творцу, ко всей Вселенной, к отдельным людям и ко всему Человечеству, светит нам теперь с высоты манящего Космоса, и чем выше будет подниматься она там по лестнице небесной Иерархии, тем ярче будет сиять для нас Звезда по имени НИНЕЛЬ.

Астрахань 2007