Каталог статей

Живописец Федор Калмык

В Астраханском архиве много уникальных документов, имеющих большое историческое значение. На некоторых папках стоит штамп спецхранения. Но папка, которую я держу в руках, слишком заурядна, обычна. И собраны в ней самые обычные челобитные, написанные полуграмотным писарем. Писарь писал прошения по просьбе новокрещенных калмыков, поселившихся недалеко от Астрахани у калмыцкого базара. Калмыки жаловались губернатору на переводчика Михаила Beзелева, который словесно заявил им, что купил их у казачьего полковника Григория Персидского и они должны стать собственностью переводчика. Но калмыки клялись, что они полковнику никогда не принадлежали, а лишь были им задержаны вместе с другими степняками, когда пытались перекочевать в Зюнгарию.

Казалось бы, документ ничем не примечательный. Немало таких бумаг было составлено в 1771 году доведенными до отчаяния калмыками. Но мне он напомнил удивительную судьбу художника, известного в России под именем Федора Ивановича Калмыка.

Стоит хотя бы вкратце рассказать и о причине, побудившей целый народ покинуть обжитые степи.
В 1769 году поручик астраханского полка Кишенский получил от генерал-губернатора Кавказского наместничества приказ принять на себя надзор за калмыками. Это было в царствование Екатерины II. С небывалой силой в государственном аппарате процветало взяточничество и казнокрадство. Кишенский собирал с калмыцкого народа налоги самым наглым образом и вскоре дослужился до подполковника.

Кишенский без всяких церемоний угонял из стад лучших баранов, писал хану, какие и в какую цену подарки должны прислать ему. Казалось бы, из бедного народа уже нечего выколачивать, и все же подполковник придумал выход.

Приехав в один из улусов, Кишенский заявил, что у него есть приказ императрицы взять рекрутов среди калмыков. Все стали откупаться чудовищными подарками, не подозревая, что подполковник их попросту обманывает.
Калмыки не выдержали, 75 тысяч кибиток покинули свои кочевья на берегах Волги и в октябре 1770 года хлынули на восток к границам Зюнгарии. Когда Екатерина решила узнать причину их бегства, то получила ответ, что калмыки покинули прежние стойбища, боясь рекрутского набора.

Наперехват беглецам были брошены казацкие войска. Однажды казаки под командованием полковника Григория Персидского окружили раскинутый на бугре калмыцкий стан. Начался дележ добычи. Полковник взял себе несколько скакунов, саблю. Затем, обратив взор на мальчика, испуганно прижавшегося к матери, вспомнил, что государыня любит все необыкновенное, курьезное. А мальчик в огромной меховой шапке, в кафтанчике, опоясанном цветным кушаком, и впрямь был удивителен. Только вот сморщенное, худое личико и посиневшие губы - выживет ли?

Полковник вырвал мальчишку из рук женщины и посадил в свое седло. На всю жизнь запомнил мальчик и догорающий, затоптанный костер на вершине бугра, и опрокинутый котел с похлебкой, и дрожащие руки женщины, наверное, его матери, которая хотела отнять его у похитителей...
Полковник привез мальчишку в Астрахань, а весной захватил его с собой в Петербург. Императрица Екатерина II осталась довольна подарком. Она приказала окрестить его в день Федора Стратилата. Так появился Федор, под прозванием Калмык.

Мальчик оказался необыкновенно способным. Приглянулся он тогда гостящей в Петербурге Амалии Баденской. Принцесса пожелала иметь у себя это дитя степей. И Екатерина великодушно подарила его, как одаривала любимцев золотой табакеркой или перламутровым веером. В ее глазах и мальчик был такой же вещью, безделушкой. Так оказался Федор в немецком городе Бадене. Сначала принцесса хотела сделать из него медика, но увидев, как он превосходно копирует анатомические фигуры, отдала его в обучение к придворному живописцу Меллингу, а затем - художнику и директору галереи Бекеру. Его талант проявился настолько ярко, что вскоре Федор был послан в Рим для усовершенствования, в искусстве. В столице Италии Федор вырабатывает свою художественную манеру. И хотя его называют живописцем, гравюра и рисунок стали его излюбленным жанром. Его рисунки, сделанные в Италии, приводили в изумление даже знатоков. Лорд Эльджин, отправлявшийся в Грецию для изучения Парфенона, пригласил с собой для зарисовок знаменитого памятника и Федора Калмыка. Позже личный секретарь Эльджина Гамильтон в докладе неаполитанскому королю писал удивленно: «Очень странно, что во всем Риме не нашлось ни одного рисовальщика скульптур - римлянина, у которого были бы сколько-нибудь подходящие способности. Мы выбрали одного, считающегося лучшим в этой области, с прекрасным характером и хорошими манерами. Возможно, он единственный человек, обладающий вкусом, которого породила его нация, он татарин, и происходит из Астрахани, учился в Германии и работал 8 лет в Риме. Его плата 100 фунтов стерлингов в год».
Видно, английскому джентльмену мало были известны этнографические различия народов, населяющих Россию, и он называет калмыка татарином.

Федор Иванович сохранил привязанность к России на всю жизнь. И всегда стремился к встречам с русскими. Священник Хант-агент британского правительства в Афинах писал, например: «Прибыл князь Долгорукий, калмык все время был в его компании, не работал и, кажется, имел в своей голове какие-то амбициозные планы».
Исследователь Г. Кошеленко предполагает, что «амбициозные планы» -это планы возвращения в Россию. Однако из Греции художник вместе с Эльджином поехал в Англию, где должен был закончить гравирование видов Парфенона. Только через несколько лет он вернулся в Баден, и тут же великий герцог Карл Фридрих поручил ему сделать росписи в главном соборе города Карлсруэ.

Когда Федор осмотрел собор, то был поражен. Таким колоннам место не в церкви, а в торжественном праздничном зале; эти декоративные мотивы предназначены были, казалось, не для смиренной обстановки покаянной молитвы, а для утонченного праздника жизни. Здесь и роспись стен должна соответствовать архитектурному замыслу. Нелегкая эта задача. И все же Федор справился с ней блестяще.

Художника забрасывают заказами, наперебой приглашают в разные города Германии. Но Федор Иванович предпочитает оставаться в Бадене и заказов брать поменьше. Его интересуют не титулованные особы, а люди искусства. Вот почему наилучшими считаются его портреты немецкого народного поэта Иоганна Петера Гебеля и архитектора Вейнбреннера. И автопортрет самого художника. Федор Иванович изобразил себя очень просто - в домашней рубахе и халате. На голове колпак с меховой опушкой. В таком наряде обычно работал художник в своей мастерской.

В. В. Стасов очень тепло отзывался об этом автопортрете. Он писал: «Портрет этот необыкновенно высоко ценится художниками. И не мудрено: это одно из чудеснейших произведений Гравировального искусства! Все в нем правда и просто, и скромно; ничего не бросается в глаза; перед вами только голова и бюст калмыка Средних лет, между 30 и 40, с меховой шпиком на голове никакого фона, никакой особенной позы, никакого антуража нет у этой калмыцкой головы. Но какая жизнь, какая правда, какой колорит, какая свежесть, сила и больше всего какой вкус в этом портрете!

Довольно одного взгляда, чтобы почувствовать, что портрет делал человек с глубоким художественным даром, с глубоким чувством и великими художественными инстинктами».
Многие работы Федора Ивановича находятся в европейских музеях. Нет их только в России. Ему так и не довелось посетить свою родину. Но в 1814 году он видел своих соотечественников. Вся Европа с изумлением следила за русской армией, сумевшей разгромить наполеоновские войска. Возможно, сердце знаменитого художника колыхнула неясная тоска по степным просторам, когда на улицах Бадена появились гарцующие калмыцкие всадники.